Отношение Владимира Высоцкого к большому спорту

Поэт Владимир Высоцкий пел обо всем и обо всех — для всех. Актер Высоцкий играл — для всех. Высоцкий-гражданин жил — для всех. В январе этого года ему исполнилось бы 49 лет. Он ушел от нас душным летом 80-го, в дни Московской олимпиады, не допев, не доиграв, не дожив.

«Меня часто спрашивают, — говорил он на одном из концертов, — не сидел ли я, не плавал ли, не шоферил ли... Так происходит потому, что многие мои песни написаны от первого лица, от лица тех, о ком я пишу». Люди спорта также могли бы спросить его, не выходил ли он на ринг, не бегал ли на длинные дистанции, не стоял ли в футбольных воротах, не надевал ли хоккейные доспехи. Спорт — важная составная часть жизни, и мог ли он оставаться в стороне!

Свое отношение к жизни он выразил во многих песнях и стихах, в таких, например:

«Испытай, завладев
еще теплым мечом
и доспехи надев, что почем, что почем?!
Разберись, кто ты — трус
иль избранник судьбы,
и попробуй на вкус
настоящей борьбы».

Люди большого спорта и Владимир Высоцкий хорошо знали друг друга, тянулись друг к другу, и тяга эта была взаимной. Он был частым гостем в сборных по хоккею и футболу, легкой и тяжелой атлетике... А сколько было переговорено обо всем на свете с Валерием Харламовым и Олегом Блохиным, Вячеславом Старшиновым и Александром Шидловским, Анатолием Фирсовым и Анатолием Коньковым!.. По свидетельству друга Высоцкого и его многолетнего партнера по Театру на Таганке Бориса Хмельницкого, «Володя всегда тянулся к тем, кто достигал вершин в своем деле, к людям нестандартным, и не потому, что именитость и имена магически притягивали, нет, совершенно нет, а потому, что сам он был таким — потом и кровью к вершине. Горная вершина в его песне — самый что ни на есть конкретнейший образ отношения Высоцкого к прокладывающим к ней свой путь:


«Мы рубим ступени, ни шагу назад!
И от напряженья колени дрожат,
И сердце готово к вершине лететь из груди.
Весь мир на ладони, ты счастлив и нем
И только немного завидуешь тем,
Другим, у которых вершина еще впереди».

Вячеслав Старшинов: «Тогда мы все были молоды и набирали силу — хоккей, игра двадцатого века, и театр, в котором работал Высоцкий. Мы не могли не встретиться, испытывая симпатии и огромный интерес друг к другу, взаимный интерес личностей, творческих индивидуальностей. Высоцкий, как любой нормальный молодой человек, не мог отрицательно относиться к спорту, был заводилой в наших отношениях. Болельщиком как таковым, с корпением над таблицами и обсуждением шансов, Владимир никогда не был. Его прежде всего интересовали какие-то новаторские идеи в хоккее и, о чем он больше всего расспрашивал, психологические проявления — человеческие взаимоотношения в спорте, реализация личностных качеств, люди в экстремальных ситуациях на льду. Спрашивал обо всем — вплоть до мельчайших деталей.

Мы приглашали Высоцкого и его друзей на хоккей, они нас — в театр. Я счастлив, что видел все спектакли с его участием по нескольку раз. Особенно поражал его Гамлет. Он задолго до начала «Гамлета» выходил на сцену, сосредоточенный и молчаливый садился и настраивался. Он всегда играл через не могу, изо всех сил, не делил спектакли на главные и второстепенные. Поверьте, он заражал нас, хоккеистов, своим отношением к делу, полной самоотдачей. Соприкосновение с его Искусством нас делало лучше.

После спектаклей мы часто собирались в театральном буфете. В новом помещении Таганки для воспоминаний мало места, в старом было уютно. Володя не мог не петь, Вениамин Смехов читал стихи — свои и Маяковского, Хмельницкий пародировал Высоцкого.

Большинство (если не все) песен Высоцкого о спорте — шуточные на первый взгляд. Но в них — тонкость наблюдений художника, блестящие находки пародиста, результат плодотворного общения со спортсменами, образы, которые запоминаются.

В один из «буфетных вечеров» мы услышали:


«Профессионалам судья криминалом
Ни бокс не считает, ни злой мордобой.
И с ними лет двадцать кто мог потягаться —
Как школьнику драться с отборной шпаной?
Но вот недавно их козырь главный
Уже не козырь, а так — пустяк.
И их оружьем теперь не хуже
Их бьют, к тому ?ке на скоростях.
Профессионалы в своем Монреале
Пускай разбивают друг другу носы,
Но их представитель — хотите, спросите —
Недавно заклеен был в две полосы.
Сперва распластан, а после — пластырь.
И ихний пастор, ну как назло.
Он перед боем знал, что слабо» им, —
Молились строем, не помогло».

Играли однажды в Челябинске. Высоцкий там выступал. Пришел на матч. В Москву летели вместе. Сидели рядом, и было часа три, наверное, для разговоров. Я спросил его тогда о том, что меня больше всего интересовало: когда же он успевает писать? Он ответил: «Ночами — самая плодотворная пора».

(Из воспоминаний отца Высоцкого, Семена Владимировича: «Что меня в нем поражало, так это умение трудиться. На службе в армии не раз приходилось сложные задания выполнять, работал сутками, знаю, что такое нагрузка. Но не видел, чтобы так отдавались делу, как он. Бывало, Володя спал по четыре часа в сутки. Сочинял ночами. Не только стихи и песни).

Он не гнался за славой, известностью. Работал. При жизни его не печатали. Виду Высоцкий не подавал, но чувствовалось, страдал от того, что в лучшем случае только замалчивали. Эмоции держал внутри себя.

Говорить с ним о том, чтобы поберег свое здоровье, было бесполезно. Всегда отвечал шуткой и добавлял: «Потом разберемся», и жил для других — высшее благо, данное далеко не каждому, жил весело, с удалью, творчески увлеченно и — оставил память.

Высоцкий, каким я его знал и каким он остался в памяти, — настоящий гражданин, незаурядная личность, горевший в деле (а горящий быстрее сгорает), — выплескивал сконцентрированную энергию в короткий отрезок времени, ходил «по лезвию ножа», как все истинные поэты, которые «режут в кровь свои босые души». Он в полный голос кричал о том, о чем другие молчали или же говорили шепотом и о чем-сейчас говорят открыто.


Актеры и все, кто его знал, относились к Высоцкому — внешне спортивному и всегда подтянутому — как к неформальному лидеру — такого не назначишь. Он цементировал коллектив, который после его ухода стал рассыпаться как карточный домик.

Я довольно редко слушаю его — только самые любимые песни. Мне не по душе разгоревшийся вокруг его имени фанатизм, он бы не принял этого».

Олег Блохин: «Олимпийский Монреаль. 1976 год. Мы проиграли тогда все, что можно было проиграть. И не только на Олимпиаде, а вообще в сезоне. Настроение — хуже некуда.

Вышли с Леней Буряком из гостиницы — подальше от гнетущих четырех стен. От гнетущих дум никуда не денешься. Побрели по монреальским улицам, заглянули в магазин — купить домашним сувениры. Народ в магазине, вдруг слышим: «Смотри, такое впечатление, будто это живые Блохин с Буряком, а?» Оглянулись злые — не до шуток нам было. Высоцкий с Мариной Влади. От одной его улыбки — широкой, доброй — легче на душе стало.

Мы познакомились с ним годом раньше, когда под флагом сборной СССР выступало все киевское «Динамо». Готовились в Новогорске к товарищеской игре с итальянцами, и он приехал к нам выступать и, как он сам говорил, «познакомиться с теми, кто навел шороху в Европе» — мы весной 1975-го выиграли Кубок кубков. Часа на четыре он заставил нас забыть обо всем на свете, полностью владел нами, пел. лишь изредка беря паузу, чтобы отдышаться. Мы жили каждым его словом, переживали вместе с ним, негодовали, смеялись и грустили. И сейчас, как поет Булат Окуджава, «пусть кружит над Москвою охрипший его баритон, ну, а мы вместе с ним посмеемся и вместе поплачем».

По прошествии одиннадцати с половиной лет трудно вспомнить, что он пел тогда, я вспоминаю только, когда слушаю его дома «один на один», но — удивительное дело — сохранился в памяти цельный образ исполненных им в новогорский вечер песен. Образ исключительной доброты к людям любящим, рискующим, страдающим, и убийственной беспощадности — к трусам, равнодушным, амебным.

Я не знаю, за какую футбольную команду он болел, в анкете, датированной 1970 годом, на вопрос: «Любимая футбольная команда», он ответил: «Нет», но к футболу относился с уважением. «С хоккеистами, — говорил, — все в порядке, можно не беспокоиться, а вот футболисты — до лучших дней». Не случайно, наверное, в спортивном цикле Высоцкого довольно много песен о футболе. Одна из них посвящена Льву Яшину:


«Да, сегодня я в ударе, не иначе,
надрываются в восторге москвичи,
а я спокойно прерываю передачи
и вытаскиваю мертвые мячи.
Вот судья противнику пенальти назначает,
репортеры тучею кишат у тех ворот.
Лишь один упрямо за моей спиной скучает —
и сегодня славно отдохнет!
Извиняюсь, вот мне бьют головой...
Я касаюсь, подают угловой.
Бьет десятый, дело в том,
что своим «сухим листом»
размочить он может счет нулевой».

Высоцкого, да и не только его, коробил «ореол примитивности», создаваемый вокруг спортсменов незадачливыми репортерами, чему, впрочем, некоторые спортсмены сами в немалой степени способствуют. Набежит такой репортер, с пылу, с жару вопрос, только задумаешься и выговоришь первую фразу, а он: «Понятно», черкнет что-то в блокноте и следующий вопрос задает. А потом читаешь такое, что волосы дыбом встают (известна история, как Давиду Кипиани журналист недобросовестный приписал чтение Шекспира в подлиннике), и задумаешься потом не раз, разговаривать с прессой или нет. Не об этом ли у Высоцкого:

«И вот сейчас кругом корреспонденты бесятся,
— Мне помогли, — им отвечаю я, —
Подняться по крутой спортивной лестнице,
Мой коллектив, мой тренер и моя семья».

Тогда в Монреале Высоцкий спросил, можно ли нас «украсть» на несколько часов, мы подъехали к гостинице, отпросились, а потом Владимир пел, мы разговаривали, и на память об этой встрече осталась кассета: магнитофон был включен».

Александр Шидловский: «Не могу и не смею считать себя другом Высоцкого, мы часто встречались, в театре прежде всего, были на «вы».

У меня сложилось впечатление, что он был расположен к водному поло, к подводному спорту. «Завидую, — говорил Владимир, — у вас такой гармонически развивающий вид спорта». Однажды по телевидению он увидел, как отрезки какого-то матча по водному поло показали через стекло бассейна, под водой. «Ух ты, — сказал, — а борьба-то какая жесткая у вас идет под водой, сверху и не видно».

Как-то в разговоре Высоцкий сказал: «Если бы я не относился к спорту как положено, не был бы актером». К спорту он относился открыто, честно, искренне. Любил его эмоции, искусство, максимализм.

На мой взгляд, он был исключительно одаренным и талантливым человеком. Талант он и есть талант, и доведись ему серьезно заниматься спортом, убежден, он стал бы большим спортсменом. Одержимый, внутренне богатый — он в любом деле был бы великим.

Высоцкий говорил: «В спорте вашем большом что хорошо: протежирования быть не может. Никакой тренер не включит в состав, скажем, сборной чьего-либо сына по блату — только потому, что ему об этом сверху сказали».

Не терпел он в спорте показушников, равнодушных, холодных ремесленников, сам спорт для которых — на втором плане, а на первом — средство для достижения каких-то вполне определенных целей, узкокорыстных.

«Номер два далек от плотских тех утех.
Он из сытых, он из этих, он из тех.
Он надеется на славу, на успех,
И уж ноги задирает выше всех.
Ох, наклон на вираже, бетон у щек,
Краше некуда уже, а он еще!
Он стратег, он даже тактик, словом, спец.
У него сила, воля плюс характер. Молодец!
Четок, собран, напряжен и не лезет на рожон.
Этот будет,выступать на Салониках,
И детишков поучать в кинохрониках,
И соперничать с Пеле в закаленности,
И являть пример целеустремленности».

У него было особое отношение к спортсменам, сразу же душа при встрече с ним расцветала, пошутить мог незлобиво. В 1970-м приехали после выигрыша чемпионата Европы в Москву. Я ребятам предложил пойти в Театр на Таганке, а туда попасть было, сами знаете как. Через Бориса Хмельницкого сделали пропуска, зашли после спектакля к артистам. Высоцкий знал только меня и громко так сказал, обращаясь к коллегам: «Ба, смотрите, сам Шидловский к нам пришел, чемпион Европы, не ожидали» (Борис-то ему сказал, что мы в зале). Пошутил, и напряжение наше — такие встречи не каждый день бывают — как ветром сдуло.

Петь его песни нельзя, можно только слушать. Дома у меня стоит портрет: Высоцкий с гитарой. Когда я смотрю на него или же бываю на могиле, вспоминаю Мексику, встречу в отеле «Беверли» с одним известным матадором — человеком, профессия которого предполагает, что любой день для него может быть последним. Владимир Высоцкий был матадором с душой, широко распахнутой для всех, для кого он ее распахивал. Он был нам всем близок — пример святой принадлежности к Искусству».

Анатолий Коньков: «До знакомства с ним я мало слышал его песен. При знакомстве, еще в Донецке тогда играл, поразили песни военные. Мне рассказывали, что прошедшие войну люди, слушая его, плакали и поражались, как точно он, которому в 1941 году было три года, выписал их чувства.

Он сказал однажды при встрече: «У вас ведь в футболе на поле народу много, одиннадцать, и каждый дол-же не только за себя, но и за другого отрабатывать так, чтобы другому было легче». Может быть, наивно это, но во фразе — суть современного футбола, когда успех приходит только к той команде, в которой каждый старается создать максимально благоприятные условия для выполнения дела другому. Это можно назвать концентрированным проявлением дружбы. Дружба — это ведь не беседы на кухне или клятвенные заверения в ней. Дружба — когда принимается максимально верное, честное решение в экстремальной ситуации. В спорте таких ситуаций хоть отбавляй.

«Ныне, присно, во веки веков, старина,
И цена есть цена, и вина есть вина.
И всегда хорошо, если честь спасена.
Если другом надежно прикрыта спина».

Он говорил, что хотел бы к концу жизни завершить серию спортивных песен, которые, когда пел, сопровождал сочным комментарием. Запомнился один из них, к «Марафону». За дословность не ручаюсь, но выглядел он примерно так: поражают иные комментарии к хоккейным матчам, когда бодреньким голосом комментатор вам объявляет: «Внимание, внимание, вот еще одну шайбу забили наши чехословацкие друзья». Я всегда думаю, ну почему «друзья», если шайбу забили? Почему обязательно'нужно примешивать что-то другое, чем спортивность, спортивный азарт и чисто спортивное восприятие, как нормальные люди должны воспринимать? Иногда употребляются словосочетания, к которым все мы вроде бы привыкли и не придаем значения, ну, например, в комментариях по поводу хоккея постоянно употреблялось выражение «канадские профессионалы», в ответ так и хотелось сказать «наши любители».

У нас было мало времени для регулярных встреч: разные города, кочевые судьбы. Для меня навсегда он остался в памяти как человек, который «не вышел ни званием, ни ростом, не за славу, не за плату, на свой необычный манер, он по жизни шагал над помостом по канату, по канату, натянутому, как нерв!»

Борис Хмельницкий: «Над хоккеистами тогда мы шефствовали, но не по решению профсоюзного собрания, а сами, так уж сложилось. Перед каждым чемпионатом приезжали в сборную, в основном «спортивный актив Таганки» — Володя Высоцкий, Толя Васильев и я. Встречались с хоккеистами в театре, на базе у них играли в футбол. Очень смешным был один матч. Нам дозволялось играть как угодно, им же — на одной ноге. Надо признаться, игра шла почти на равных.

По натуре Володя был очень спортивным человеком, любил, как никто, пожалуй, из актеров, культуру тела, тщательно следил за формой. Он никогда не увлекался каким-то одним видом, но гантели, гимнастика — это у него постоянно, расслабляться себе не позволял.

Форма актерского его выражения — мышечная, резкая, все роли почти — темповые, с мощным напором, рисунок роли — спортивный по движению, по пластике. В «Галилее», например, он начинал спектакль с долгой стойки на руках. В «Десяти днях...» в роли Керенского спокойно ходил по плечам партнеров и говорил при этом сложнейший текст. В «Павших и живых» — постоянные прыжки, падения. В «Емельяне Пугачеве» в труднейшей роли Хлопуши, труднейшей по исполнению и физической нагрузке, весь в цепях, «перерезавших» его голый торс, он кричал монолог, пронзительный и леденящий кровь. В кино Володя снимался без дублеров, все сам — опасность словно искал, как и в жизни.

Приезжая из-за рубежа, он с восторгом рассказывал, как сидел на переполненной «Маракане» и затаив дыхание смотрел за каким-то решающим матчем то ли чемпионата Бразилии, то ли розыгрыша Кубка южноамериканских чемпионов; восхищался искусством профессиональных баскетболистов. И тут же интересовался: что нового в хоккее, футболе?

Футбол он очень любил. Помню, гастролировали мы как-то в Сухуми, по-моему, было это в дни предыдущего чемпионата мира в Мексике. Так вот спектакли, в частности «Добрый человек из Сезуана», должны были заканчиваться примерно в половине одиннадцатого вечера, а телевизионные трансляции из Мексики начинались в десять. Володя проводил соответствующую «работу», все включались в предложенный им убыстренный ритм спектакля, мы выгадывали за счет этого минут двадцать-тридцать и почти никогда не опаздывали к началу репортажа.

Высоцкого всегда интересовала психология спорта, азарт борьбы (азарт игры был свойствен ему). Его интересовали судьбы спортсменов, как, за счет чего человек сумел достичь вершины и удержать себя на пике, как ощущает он себя в проигранной ситуации. Это не было праздным любопытством: в песнях его симпатии поровну разделены между теми, кто выигрывает, и теми, кто в проигрыше. Как актер он много взял от спорта.

И всегда, в любом деле и в любой игре, стремился быть первым — завидное качестве:

«Мой финиш — горизонт, а лента — край земли.
Я должен первым быть на горизонте».

Пока нет комментариев, смелее!