Алексей Козлов с воспоминаниями о футбольном детстве

В футболе, как известно, разбираются все — это вам скажет любой болельщик. И играют в него тоже все: кто из нас, едва научившись ходить, не пинал ножкой мячик, еще не подозревая, что это называется играть в футбол? Для кого-то бездумным касанием яркой круглой игрушки все и заканчивается, а у кого-то первое знакомство перерастает в любовь на всю жизнь. Мы будем предоставлять слово именно таким людям — тем, кто, прославившись в иных сферах, объединен принадлежностью к великому футбольному братству. Наш первый гость — музыкант и композитор Алексей Козлов, принесший в редакцию "Матча" воспоминания о своем футбольном детстве.

Наша семья вернулась в Москву из эвакуации осенью 1943 года, к моему поступлению в школу. Двор, оставленный два года назад, был неузнаваем. Двора как такового уже не было, так как не осталось ни одного из заборов, разделявших нас с тремя дворами других соседних домов. Они были снесены по приказу московских властей, когда начались интенсивные бомбежки города, из соображений безопасности. Все деревянное, включая сарайчики, ограды палисадников и столы со скамейками, было сожжено в домашних "буржуйках" в первую же зиму. Остались лишь следы заборов, отдельные каменные столбы, а также линия перепада в уровнях земли между дворами. Позднее, в 50-е, все это вновь было застроено, а пока глазу открывались бескрайние просторы объединенных в одно целое дворов. Очевидно, это обстоятельство способствовало развитию многих дворовых игр, требовавших больших пространств, таких как лапта, двенадцать палочек, казаки-разбойники или запускание воздушного змея. Но в 1945-1946 годах главной игрой во дворе стал, конечно, футбол. К этому времени уже все семьи нашего довольно большого, типичного московского дома вернулись из эвакуации и постепенно образовалось то, что стало называться словами "наш двор". Это был типичный для больших российских городов вид социума, миниатюрная модель государства, со своими неписаными законами, делением на классы, со своим моральным кодексом...

Дворовая жизнь была как бы продолжением другого стандарта советского городского существования — "коммуналки". Но если "коммуналка" представляла собой мир взаимоотношений взрослых, то двор был главным местом обитания детей и подростков. Здесь были свои лидеры и их любимчики, подхалимаж и ябедничество, жестокий террор сильных по отношению к слабым, приоритет "блатных", а также лихих и ловких перед слабыми, неловкими и интеллигентными. Мат, "феня", наколки, фиксы, малокозырки, тельники, прохаря, чубчики, особая походка и манера сплевывать слюну — все это было обычными атрибутами не только сирот-"огольцов" и профессиональных воров, о и простых пионеров — школьников из обычных семей. Исключение составляли дети, либо находившиеся под строгой опекой своих семей, либо неспособные вписаться в жесткую дворовую жизнь. Они редко выходили во двор и не всегда принимали участие в массовых играх.


Главной игрой был, как я уже сказал, футбол. Не просто захватывающее, азартное соревнование, а способ показать себя, укрепить свое положение во дворе, стать авторитетом, привлечь внимание девочек. Для демонстрации своей ловкости и бесстрашия существовало тогда множество поводов. Их придумыволи в каждом дворе исходя из местных условий Ну, например, ходить по краю крыши пятиэтажного дома, прыгать с высокого сарая, залезать на крышу по водосточной трубе, забираться ночью на чердак и много чего еще. В каждом дворе были свои герои: ловкачи, отчаянные смельчаки, остряки, картежники и, конечно, футболисты.

Футбольная ловкость ценилась высоко, а главным было уметь "водиться", то есть владеть мелким дриблингом, но не на скорости, а на одном месте, не теряя мяч в толкучке и пробираясь все ближе к воротам. Скоростные качества, искусство паса и даже умение забивать гол особой ценности не представляли, так как дворовая игра проходила чаще всего в страшной толчее, и мяч в ворота не столько забивали, сколько закатывали. Разделение на защитников и нападающих было условным. Играли по системе "бей на вырыв", за мячом бегали всей командой туда и обратно. Защиты практически не было, в защиту ставили обычно самых плохих игроков, но и они не выдерживали стояния на месте и бегали вместе со всеми.

Штангами для ворот обычно служили два кирпича, а то и две кучи курток или школьные портфели. Расстояние между "штангами" отмерялось "приступочками", то есть длиной ступни. Нередко случалось, что в разгар матча вратари пытались незаметно сдвинуть одну из "штанг" и слегка уменьшить ворота. Но это было делом рискованным, так как при обнаружении такого "жуханья" можно было "схлопотать п@здюлей".

Довольно часто игра останавливалась из за споров по поводу того, попал мяч в ворота, прошел мимо или выше предполагаемой штанги. Доказать что-либо после того, как мяч уже улетел, было возможно только с помощью силы. Но (интересный психологический момент) здесь действовала не физическая сила, а умение убеждать или же авторитет. В спорной ситуации игроки обеих команд подбегали к "штанге" и, размахивая руками, показывали траекторию мяча, брали друг друга "на глотку", подавляя противника громкостью и интенсивностью крика. Но когда это не помогало и каждая сторона оставалась при своем мнении, а энергия спора выходила через крик, вступал в силу авторитет: либо кто-то смотревший игру со строны, либо один из игроков. Как он говорил, так и засчитывалось. Причем таким авторитетом в данном случае мог быть не только самый старший и сильный "лоб", а просто кто-то, пользующийся доверием, тот, кто никогда не обманывал и хорошо играл в футбол.


В первые послевоенные годы футбольных мячей вообще не было в продаже, и поэтому играли либо совсем маленькими резиновыми мячиками, либо детскими резиновыми побольше размером, либо большими тряпочными. Резиновые мячики были очень неудобны в игре, так как с ними игра носила хаотический характер, показать настоящую технику было очень сложно, мяч от малейшего удара сильно отскакивал, бить лучше было лишь "щечкой", был постоянный риск наступить на мяч.

Главная причина, по которой в резиновый мяч играли только малыши, была в том, что умеющий играть здесь почти не отличался от неумеющего, уж больно велика была доля случайности. Поэтому в нормальной дворовой игре, за неимением лучшего, предпочитали большие тряпочные мячи.

Размер мяча был еще очень важен по причине похожести всего происходящего на настоящий футбол. Дело в том, что у дворового футбола были как бы две стороны: одна — это непосредственно процесс игры, а другая — чисто театральная, связанная с постоянной рефлексией, осознанием своей похожести на настоящего футболиста, с подражанием кому-либо из кумиров. Надо сказать, что в послевоенные годы у советских мальчишек было два типа кумиров, образцов для подражания. Прежде всего — киноактеры, такие как Крючков, Алейников, Жаров, Андреев, Бернес, а после выхода на экраны фильма "Смелые люди" — Сергей Гурзо. Сюда вклинивались и зарубежные киногерои — Три мушкетера, Тарзан, Зорро. Другими кумирами были наши легендарные футболисты: братья Старостины, Бутусов, Хомич, Федотов, "Пека" Дементьев, Пономарев, Бесков, Акимов... Помню, как подействовала на нас тогда триумфальная поездка команды "Динамо" в Англию. Очень важную роль сыграл показ в кино документальных кадров тех матчей.


Несмотря на отсутствие телевидения, мы хорошо знали всех известных футболистов и в лицо, и по манере игры, ведь мы старались ходить не только на основные матчи, а и на игры дублеров и даже на тренировки на малом стадионе "Динамо" или в Тарасовке. На "Динамо" мы ходили всем двором. Денег на билеты не хватало, так что главной задачей каждый раз было пройти бесплотно. Существовало много разных методов попадания на территорию стадиона, который в дни матчей был оцеплен двойным кольцом конной милиции, не считав контролеров непосредственно в каждых воротах На территорию малого Динамо мы проникали еще до появления конников и прятались кто где мог. А когда начинили пускать народ, пролезали на территорию большого стадиона через специально заготовленные щели между решетками высоченного забора Все это происходило уже внутри милицейского оцепления. Оставалось пройти контролеров. Но здесь достаточно было просочиться на Восточную трибуну хотя бы одному из нас. Для этого выбирался самый маленький пацан, который просил кого-нибудь: "Дяденька, проведи!" Тот говорил на контроле: "Мальчик со мной!" "Мальчик", попав внутрь, просил у другого дяденьки одолжить на время билетик, который поочередно скидывался в спичечном коробке вниз с трибуны, пока вся орава не оказывалась на стадионе, устраиваясь на ступеньках и стараясь до начала матча не попадаться дежурным милиционерам.

У каждого из нас был свой особенно любимый футболист, которому хотелось подражать во всем. Не только в футбольном мастерстве, но и в манере ходить, в прическе, кепке. После одного из моих первых посещений стадиона "Динамо" в 1947 году, когда Торпедо" обыграло "Спартак" со счетом 6:2, я не только сделался на всю жизнь болельщиком "Торпедо", я решил стать вратарем и быть во всем похожим на Анатолия Акимова. На меня магически действовала его высокая, слегка сутулая фигура, его неизменная манера выбивать мяч в поле с угла вратарской площадки. Сперва он устанавливал мяч, затем, поправляя кепку, отходил к штанге, постукивал по земле носком бутсы, разбегался, в прыжке наносил удар и опускался на землю, развернувшись почти спиной к центру поля, но следя глазами за мячом. Затем, поплевывая на вратарские перчатки, занимал свое место в воротах. Я стал голкипером нашей дворовой команды, хотя добиться этого было нелегко: на почетное место претендовали многие. Звание вратаря считалось особым, не последнюю роль в этом сыграли кинофильм "Вратарь" и замечательная песня со словами: "Эй, вратарь, готовься к бою, часовым ты поставлен у ворот!".


У меня был один главный соперник на место в воротах, Валька Макаров, по прозвищу Макака. Это не было презрительным прозвищем, и он даже не обижался на него, поскольку оно отражало его обезьянью ловкость и бесстрашие во всех дворовых приключениях. Ну а как он "рыпался" за мячами в угол ворот, было любо-дорого смотреть. Соперничество с ним по части вратарства многое дало мне в смысле развития своих волевых качеств, первого опыта ущемленного самолюбия. Было очень обидно, когда его ставили в ворота вместо меня, и ничего здесь поделать было нельзя. Я старался использовать любой случай, чтобы доказать, что стою в воротах не хуже.

Валька был небольшого роста и походил на тогдашнего любимца публики — Алексея Хомича, прозванного в Англии "тигром", которого я тоже обожал. Но образ Акимова был почему-то ближе мне, как, впрочем, и весь специфический имидж команды "Торпедо". Я настолько был заражен всем этим, что даже гулять во двор выходил в футболке с нашитой бабушкой буквой "Т" , в бутсах и черно-белых гетрах со щитками, да еще и во вратарских перчатках. Помню, где-то в душе я понимал, что выгляжу нелепо, но ничего поделать не мог, очень хотелось находиться в этом образе. Здесь было что-то от театра.

Кстати, можно заметить, что вообще наш футбол в те годы был более театральным, зрелищным и романтичным, чем в последующие периоды. Я сказал бы даже, что, играя во дворе, мы играли не столько в футбол, сколько в футболистов. Увлечение Акимовым привело к тому, что я так и продолжал сутулиться, даже когда перестал быть вратарем.

А произошло это из-за операции аппендицита. Сделали мне ее зимой, когда все катались на коньках и играли в хоккей. Врачи посоветовали не вставать на коньки и вообще не заниматься спортом в течение месяца. Но я не выдержал, пошел через неделю после больницы на каток, и шов на животе слегка разошелся. Пришлось делать разные процедуры, к лету все заросло, но я стал бояться стоять в воротах, особенно когда надо было бросаться в ноги к нападающему и накрывать телом мяч. Да и в более безобидной ситуации, когда сильный удар издали принимался на живот, становилось страшно за шов — как бы не разошелся снова. Поэтому я вынужден был сменить амплуа и переквалифицировался в левого полусреднего. Произошло это уже в начале 50-х, когда я стал играть в школьной команде, а также в команде пионерского лагеря, где условия игры были близки к настоящим — поле имело разметку, ворота имели штанги и сетку, мяч был кожаным, имелся судья со свистком и время игры было ограничено.

Но вернемся к дворовому футболу. Играли практически круглый год, и все-таки главное время было с конца апреля-начала мая, когда сходил смог и подсыхали лужи, и до середины октя6ря, когда лужи уже не просыхали и во дворе было холод но и неуютно. С середины июня и по конец августа дворовый футбол обычно стихал. Часть ребят разъезжалась на лето кто куда: в пионерские лагеря, на дачу, в деревню к родственникам. Те, кому некуда было ехать, продолжали играть, но масштаб был не тот. Зато когда все съезжались к сентябрю, возобновлялась полноценная дворовая жизнь, и в том числе футбол.

Обычно матч начинался вскоре после уроков. Все возвращались домой, быстро обедали и сразу выходили во двор. Как только набиралось человек десять, начинали "сговариваться". Двое наиболее взрослых и авторитетных парней становились "матками". К ним по очереди подходили пары более или менее равноценных игроков, которые перед этим сговаривались, кто есть кто. Чаще всего это выглядело так: сговаривавшиеся в сторонке решали: "Ты будешь — "камень", а я — "кирпич", после чего они подходили к "маткам" и спрашивали: "Матки, матки, чьи заплатки? Камень или кирпич?" Тот, чья очередь была выбирать (то есть чьи были заплатки), говорил, скажем, "кирпич", после чего "кирпич" шел в его команду, а "камень" в команду другой "матки". Когда не набиралось равноценных пар при сговоре, то один хорошо играющий или великовозрастный парень сговаривался с двумя малолетками — "шкетами". Ставились ворота, лицевые линии обычно не фиксировали, мяч водили по всему двору, вокруг скамеек, в кустах, по камням, ямам и другим препятствиям. Так что ауты обычно не вбрасывали. Но вот линия ворот на земле чертилась обязательно, чтобы знать, когда будет "корнер". Это было важно, так как дворовые правила гласили: "три корнера — пендаль". Корнер не подавали, видимо, из-за плохого мяча, который невозможно поднять в воздух, и мизерных размеров поля. Гораздо интереснее было пробить пенальти, или, как его называли, "пендаль". Так что отбивать мяч за линию собственных ворот было делом очень невыгодным. В игре "пендаль" назначался за подножку и за игру рукой, причем существовала такая отговорка: "Рука прижатая — не считается". Если в пылу игры, когда кто-то умышленно подыгрывал себе рукой и находившийся рядом противник замечал это и начинал орать "рука!", но никто не обращал на это внимания, то по истечении некоторого времени кричать уже было бесполезно, так как существовало еще одно неписаное правило: "заиграно — не считается".

Постепенно число играющих все росло и росло, сговаривались новые пары. Нередко бывало так, что кто-нибудь, задержавшись в школе, возвращался домой, когда игра уже была в разгаре. Пройти мимо своих играющие друзей, чтобы зайти домой переодеться, ославить портфель и поесть, а уже потом выйти и включиться в игру, было немыслимым. На такое были способны лишь очень правильные, рациональные дети, но чаще и с его именно они-то и не интересовались игрой в футбол Так что нередко можно было наблюдать такую картину: начинает темнеть, взмыленный школьник в совершенно изгвазданной школьной одежде, со скомканным пионерским галстуком в кармане, голодный, но счастливый гоняет мяч. Портфель с тетрадками и учебниками валяется в грязи. Бабушка пытается загнать его домой, угрожая тем, что расскажет все родителям, когда они придут с работы, что он должен поесть и успеть сделать уроки.

Действительно, в разгаре дворового футбольного сезона с уроками дело обстояло сложно. Если играть все время до наступления темноты, то времени на приготовление уроков оставалось недостаточно. Так что приходилось выбирать: либо сделать часть уроков и выйти позднее, когда игра уже в разгаре, либо выйти в самом начале, но найти силы, чтобы покинуть игру, отдохнуть и сделать уроки. Во втором варианте был риск, что не рассчитаешь время и не приготовишь домашнее задание, а это было чревато крайне неприятными последствиями в условиях сталинской школы — задержка после уроков, различные выговоры, двойки, вызов родителей в школу, разбор на собраниях...

Таким образом, игра проходила при постоянной замене игроков. Если кто-то решал, что ему пора идти домой, он сам находил себе замену среди стоящих вокруг и предупреждал "матку". Иногда за несколько часов игры состав команд почти полностью менялся, но игра не останавливалась, а счет был астрономическим, ну, скажем, 60:45. Игра тряпичным мячом носила иногда какой-то цирковой, комический оттенок. Во-первых, он все время где-то зависал, застревал и путался, поскольку не отскакивал, — в заборе, в кустах, в куртке или штанине. Тот, к кому мяч каким-то образом прицеплялся, мог добежать с ним до ворот, потом сбросить его на землю и забить гол. И такой гол засчитывался. Но наиболее смешные и неприятные ситуации возникали, когда во дворе оставались невысохшие лужи и мяч постепенно становился мокрым, грязным и тяжелым. В такой ситуации у игры появлялся второй план, как бы дополнительный смысл. Помимо обычной задачи — забить гол — еще одна — ударить так, чтобы попасть этим мячом кому-нибудь в морду, причем неважно кому — своему игроку или чужому. Если это происходило, то никто не обижался, это считалось большой удачей и вызывало всеобщую радость, тем более что на лице пострадавшего оставался весь рисунок ткани, из которой был сшит мяч. Это было не больно, но очень неприятно.

Но вот постепенно советский народ стал оправляться после военных потрясений, в магазинах появились продукты, в булочных — белый хлеб, на улицах стали продавать пачки сливочного мороженого, разрезанные на четыре части из-за дороговизны. Появились в продаже и различные спорттовары, в том числе футбольные мячи. Как только я узнал, что они есть в магазине "Динамо", я упросил отца купить мне мяч, даже и не подозревая, чем это мне грозит. Отец-то, конечно, все понимал, но отказать мне не смог, хотя по тогдашним меркам мяч этот стоил баснословных денег. И вот я стал обладателем единственного на много дворов в округе настоящего футбольного мяча. На самом деле это было жалкое несимметричное изделие из грубой кирзы. Но для нас он был настоящим, поскольку состоял из камеры и покрышки, а также имел шнуровку.

Я сразу же почувствовал неладное, когда впервые вынес мяч во двор. Помимо всеобщего ликования нашей дворовой братии, получившей возможность играть в нечто более близкое к истинному футболу, была еще и скрытая реакция отчуждения со стороны некоторых моих товарищей, продиктованная неосознанной завистью, а может быть, и классовым чувством. В нашем дворе подавляющее большинство семей состояло из очень бедных, малообразованных и простых людей, для которых такая покупка была просто невозможна. Мы жили дворовой жизнью до поры до времени как однородная семья, нисколько не интересуясь, у кого какие родители. Но появление нового мяча сразу обнаружило, что я из ''обеспеченных". А это, согласно всем российским и советским традициям, было нехорошо, и чем старше были дети, тем лучше они это понимали. Помимо этого отчуждения, которое я осознал лишь гораздо позже, настоящей пыткой, особенно в первое время, было для меня расставание с мячом, когда я вынужден был оставлять его без присмотра во дворе. Обычно выглядело это следующим образом. Как только я приходил из школы, снизу раздавались крики: "Леха-а-а, Леха-а-а". Я выглядывал в окно и видел несколько "лбов", то есть самых старших, практически взрослых обитателей двора, как правило, уже знакомых с уголовным кодексом. Некоторые из них периодически незаметно исчезали на год или на два и так же незаметно появлялись во дворе без лишних объяснений. Я уже знал, зачем я им нужен, но на всякий случай спрашивал Вам чего?" — "Кидай мячик!" Не кинуть было невозможно, а вот так просто давать играть в эту ценную вещь людям, для которых никаких чужих ценностей не существует, было большим испытанием. Сама мысль о том, что мяч могут не отдать или порвать, что его может отобрать шпана из других дворов, была невыносимой. Чтобы на душе стало спокойней, я старался поскорее управиться со своими школьными заданиями, включиться в игру и быть рядом с мячом.

Как оказалось, мяч представлял ценность для всех обитателей двора, за ним следили все вместе, клеили проколотую камеру, зашивали расходившиеся швы на покрышке. Постепенно мяч старел, он превратился из черного и блестящего в грязно-серый. Да и я стал спокойнее относиться к возможности лишиться его. Никто и не пытался украсть мой мяч, наоборот, его берегли и без моего участия. Правда, был один острый момент, типичный для дворового футбола, когда во время игры кто-то из "лбов" не рассчитал силы удара, и мяч, долетев до соседнего дома, угодил точно в окно второго этажа, разбил стекло и упал внутрь комнаты. Только чудо спасло мой мяч от обычной в таких случаях расправы, когда взбешенные хозяева разбитого окна моментально резали его ножом на части. Как только мяч исчез в окне, мы все остолбенели в ожидании трагедии. Действительно, а окне появился, матерясь, полуголый мужик и после переговоров решил мяч не трогать, а обещал отдать его только родителям владельца. Моему отцу пришлось идти туда выяснять отношения и, очевидно, платить за стекло, но мяч в результате был возвращен.

С особым удовольствием я вспоминаю зимний футбол. Его нельзя назвать чисто дворовым, поскольку чаще мы играли не во дворе, а на укатанной проезжей части нашего Тихвинского переулка. Двор обычно был завален снегом, посредине нередко возводились снежные крепости или большие сугробы-горки для игры в царь горы". Так что поля как такового не было. Зато можно было просто "постучать" в одни ворота на снегу. Игра зимой доставляла огромное удовольствие, так как все играли в валенках и толстых зимних пальто, можно было падать как угодно, бить по ногам, толкаться. Это был не столько футбол, сколько особый вид зимнего развлечения на открытом воздухе.

Нельзя не отметить такую важную в моей жизни деталь: из-за невозможности все время играть в футбол я бросил сперва изостудию при Доме пионеров, а потом и музыкальную школу. Было просто невыносимо после школы отправляться куда-то через день то с мольбертом, то с тисненой нотной папкой, проходя мимо играющих в футбол друзей. Ну а с седьмого класса пришло увлечение джазом и девочками, собирание пластинок, танцы под патефон во дворе, игра в карты с уркаганами, пение всем двором блатных романтических песен, освоение семиструнной гитары... Двор взял свое.

Годам к семнадцати я постепенно перестал играть в дворовый футбол, да и вообще меньше стал бывать во дворе, а все больше на "Бродвее", в коктейль-холле, в "Шестиграннике", на танцевальных вечерах. Правда, к этому времени я сделался одним из запретил в футбольной команде пионерского лагеря, куда меня сдавали каждое лето. Там я почувствовал совсем иной, профессиональный вкус к игре, но и одновременно понял, что это не моя будущая профессия. По инерции я продолжал играть и в студенческие годы. Но однажды, когда меня поставили играть в нападении за Московский архитектурный институт на первенство Москвы и мне пришлось столкнуться с игрой "в кость" во время матча с полупрофессионалами одного из московских заводов, наивная дворовая романтика покинула меня. Тем не менее я продолжал поигрывать в кругу друзей-музыкантов на небольших площадках под Москвой, а позднее — во время гастролей в других городах. Окончательно я бросил это занятие лишь после того, как чуть было не сломал руку при падении во время игры между музыкантами и техперсоналом ансамбля "Арсенал" в одном из дворов города Томска в начале 80-х. Но болельщиком как был, так и останусь навсегда.

Ну а что же стало с дворовым футболом? Его судьба была тесно связана со всеми социальными изменениями в нашем обществе. Менялся образ жизни, сам жизненный уклад. Уходили в прошлое коммуналки, ослабевал пафос дворовых взаимоотношений. Понятие "двор" потеряло свой смысл. Новые поколения молодежи все больше отдалялись от футбола. Дворовый футбол к 70-м годам практически сошел на нет. В начале 80-х он частично вернулся в те дворы, где, согласно какому-то постановлению, были построены хоккейные площадки с деревянными бортиками и маленькими железными воротами. Сделано это было в целях развития хоккея в СССР, но заодно принесло пользу и детскому футболу.